Изо всего, что видел Йорк (огнеземелец, путешествовавший на «Бигле» с экспедицией Чарльза Дарвина – прим. редактора) за время своего пребывания в чужих краях, ничто так не поразило его, как страус близ Мальдонадо; задыхаясь от изумления, он подбежал к м-ру Байно, с которым вышел прогуляться: «О мистер Байно, о! птица совсем как лошадь!»
Человеческий язык — что в нем уникального?
Обсуждение проблемы происхождения человеческого языка в последнее время вышло на вполне научный уровень. На смену философским размышлениям о том, как мог бы возникнуть язык, пришел углубленный анализ типов коммуникативных систем и направлений их развития, устройства мозга и возможностей генома, закономерностей экологии и эволюции. В свете этих данных картина происхождения человеческого языка вырисовывается достаточно четко — хотя и не во всех подробностях, но зато с весьма высокой степенью обоснованности. В книге речь идет не о том, что могло бы быть, а о том, что точно было (а в каких-то случаях и до сих пор есть), и о том, что — в соответствии с установленными к настоящему времени законами — не могло из этого не воспоследовать.
От Редактора: сейчас в издательстве CORPUS готовится к изданию новая книга нашего постоянного автора, известного лингвиста Светланы Анатольевны Бурлак - "Происхождение языка". По нашему скромному мнению, книга шикарная :) С любезного разрешения Автора, публикуем небольшой отрывок.
Ученые (среди них следует упомянуть в первую очередь психолога из университета Алабамы Джоан Синнотт) поставили огромное количество экспериментов, призванных выяснить, могут ли животные анализировать человеческую речь, и делают ли они это так, как мы, люди, или как-то иначе. Было показано, что крысы [1] и воробьи [2] способны отличать один язык от другого по общей мелодике речи, что песчанки (Meriones unguiculatus) [3] могут отличить гласный [u] от гласного [i], а обезьяны и вовсе распознают все человеческие фонемы. Есть, разумеется, и отличия.
Например, шиншиллы, перепела, волнистые попугайчики, макаки и люди в разных местах ставят «границы» между разными фонемами [4] — если плавно менять характеристики звука, делая его все менее похожим на одну фонему и все более похожим на другую, момент, когда испытуемый начнет считать поступающий сигнал уже не первой фонемой, а второй, у разных видов наступает при разных значениях изменяемых параметров сигнала1. Животные не могут оперировать формантными переходами при различении согласных разного места образования [5] (например, отличать da от ba по тому влиянию, который согласный оказывает на звук a) или при отличении слога типа stay от слога типа say [6]. Внушительный список таких отличий приведен в статье Стивена Пинкера и Рея Джакендоффа [7]. Для них это служит аргументом в пользу уникальности человеческой способности к пониманию речи. «Люди, — пишут они, — не ограничиваются проведением однобитовых различий между парами фонем. Они могут обрабатывать непрерывный, насыщенный информацией поток речи. При этом они быстро выделяют отдельные слова из десятков тысяч шумов, несмотря на отсутствие акустических границ как между фонемами, так и между словами, компенсируя в режиме реального времени искажения, вносимые наложением артикуляций соседних звуков, а также вариативностью, связанной с возрастом, полом, особенностями произношения — как личными, так и диалектными, — и эмоциональным состоянием говорящего. И все это удается детям — причем не путем выработки условных рефлексов» [7:266-267].
В то время как Пинкер и Джакендофф писали эти строки, в Йерксовском приматологическом центре продолжались (и продолжаются по сей день) опыты с бонобо Канзи. Этот сообразительный антропоид, как однажды случайно выяснилось, понимает устную английскую речь — и даже без ситуационных подсказок. В 1988-1989 гг. был проведен масштабный эксперимент, в ходе которого Канзи должен был выполнить огромное количество (в общей сложности 600) команд, отданных на английском языке. Чтобы исключить возможность подсказки, экспериментатор мог надевать шлем или отдавать Канзи команды из другой комнаты по телефону. Команды могли отдавать разные люди и даже синтезатор речи. Среди команд встречались странные и даже абсурдные, например, налить кока-колу в молоко. Некоторые команды различались только порядком слов — «пусть собачка укусит змею» и «пусть змея укусит собачку», «положи мяч на сосновую ветку» и «положи сосновую ветку на мяч» и т.д. Те же команды на таком же английском получала — для сравнения — девочка Аля (к началу эксперимента ей исполнилось два года). Она смогла правильно отреагировать на 64% команд, Канзи — на 81%. Правда, ему к этому времени было уже восемь лет. Описан случай, когда Канзи правильно понял предложение об обмене, выраженное условной конструкцией: «Канзи, если ты дашь эту маску Остину, я дам тебе его каши». Канзи, которому очень хотелось получить кашу шимпанзе Остина, с готовностью отдал тому свою игрушку — маску монстра — и снова показал на его кашу [8:236].
Таким образом, в том, что касается звучащей речи, главное отличие человека от его ближайших родственников — приматов — состоит в способности издавать членораздельные речевые звуки.
Но наличие членораздельных звуков нельзя считать определяющей характеристикой языка, поскольку жестовые языки глухонемых ни в коей мере не являются «менее человеческими», чем языки устные.
Несомненно уникально количество слов, которые способны выучить люди: даже самый минимальный лексический запас человека насчитывает десятки тысяч единиц, тогда как «словарь» даже самых талантливых антропоидов исчисляется лишь сотнями знаков. Иногда встречаются упоминания о том, что Коко знает 1000 знаков, Канзи — 2000, а Панбаниша — 3000 (правда, в надежных источниках говорится лишь о сотнях знаков), но, даже если это и верно, все равно от человеческих возможностей это отличается на порядок. Впрочем, эта разница может осмысляться как скорее количественная, нежели качественная [9:303,304].
Итак, остается грамматика.
Люди обычно не разговаривают репликами типа «Пить чашка скорее пить скорее» или «Мама тыкву»2 – слова в наших высказываниях не набросаны беспорядочной кучей, их употребление (в том числе и в жестовых языках, таких, как амслен) подчиняется определенным законам. Слова могут изменять свою форму — как в зависимости от характеристик окружающей действительности (например яблоко — если оно одно, но яблоки — если их много, ем — если это делаю «я», но едите — если это же действие делаете «вы»), так и в зависимости от других, связанных с ними, слов (как, например, в известной шутке: «если побежал — то заяц, а если побежала, то зайчиха»; другой пример: по?русски мы «спасаем» кого-то, а «помогаем» кому-то). В рамках высказывания слова следуют друг за другом в определенном порядке, существуют и правила, регулирующие, какие слова могут влиять на какие другие. Например, в русском языке подлежащее может влиять на форму глагола-сказуемого, а дополнение — нет. А, скажем, в абхазском языке на форму глагола-сказуемого влияет не только подлежащее и прямое дополнение, но и дополнение косвенное. Рассмотрим два предложения [10]:
Ближайший к корню показатель указывает на деятеля (и — человек мужского пола, л — женского), следующий (влево) — на адресат действия (а — животное; и — человек мужского пола), и, наконец, самый левый — на объект (д — человек, нулевой показатель — животное). И таких правил огромное множество, для каждого языка — свои; в ходе истории одни правила сменяются другими, какие-то правила появляются, какие-то исчезают [см., например, 11]. Существует гипотеза, что у людей есть врожденная Универсальная Грамматика (УГ) — генетически закодированный набор принципов, в соответствии с которыми могут быть устроены языки, — и усвоение языка сводится лишь к пониманию того, какие именно из всех этих колоссальных возможностей реализованы в том языке, которым человек овладевает, к чему-то, подобному установке переключателей на нужное значение тех или иных параметров3. Как пишет знаменитый американский лингвист Ноам Хомский, «УГ — это система универсальных принципов, некоторые из которых содержат параметры, точки выбора, которые можно фиксировать на одной из ограниченного числа позиций. Конкретная грамматика, таким образом, сразу же выводится из УГ путем установки параметров определенным образом: итальянский, французский, китайский и т.д. — это непосредственные выражения УГ при определенных и различных наборах значений параметров» [12].
Аргументом в пользу этой теории служит прежде всего быстрое усвоение языка ребенком (в особенности — быстрое усвоение грамматики на третьем году жизни). В развитии каждого человека существует так называемый «чувствительный» (или «критический») период, когда человек усваивает язык. Как пишет Стивен Пинкер, «нормальное овладение языком гарантировано детям до шестилетнего возраста, и с этого момента оно все больше и больше ставится под угрозу до достижения ими пубертатного возраста, а потом редко имеет место» [13:279].
Развитие языка происходит по определенной программе.
Как отмечает С. Пинкер, «нормальные дети могут отставать друг от друга или опережать друг друга в развитии речи на год или даже больше, но стадии, через которые они проходят, обычно одни и те же, независимо от того, растянуты они во времени или сжаты» [13:257]. Но значит ли это, что овладение языком — столь же генетически детерминированный процесс, как, скажем, превращение гусеницы в бабочку? По-видимому, как и со многими другими поведенческими признаками (см. гл. 5), отчасти да, отчасти нет. На каждом этапе ребенку необходимо слышать — сначала хотя бы себя, потом — настоящую человеческую речь, необходимо пробовать свои силы и наблюдать обратную связь. Так, дети с нарушениями слуха не лепечут (или начинают позже), если же лепет присутствует, то по своим характеристикам он достаточно сильно отличается от лепета слышащих детей. Впрочем, «если их родители используют жестовый язык, дети начинают вовремя лепетать... руками!» [13:252]. Дети-«маугли», выращенные животными и не имевшие доступа к человеческому языку на протяжении чувствительного периода, полностью овладеть человеческим языком не могут ни при каких условиях. Они могут выучить слова, но остаются на этапе протограмматики. С. Пинкер [13:279] приводит в качестве примера девочку «Челси» (имена «подопытным» детям в научных публикациях дают условные), которая росла в семье любящих родителей, но не получила доступа к языку, поскольку была глухой, а врачи смогли распознать это, лишь когда «Челси» выросла. Получив в 31 год слуховой аппарат, «Челси» выучила много слов, но полностью овладеть языком не смогла. Вот как она говорит:
I Wanda be drive come «Я Ванда буду привозить прийти».
Orange Tim car in «Оранжевая машина, Тим внутри».
The girl is cone the ice-cream shopping buying the man — «Девочка рожок мороженое магазины купить человек».
Примерно так же говорит и «Джини», девочка-«маугли», которую в возрасте 13 с половиной лет нашли в пригороде Лос-Анджелеса [13:278]:
Genie have Momma have baby grow up «Джини мама ребенок растить».
Applesauce buy store «Яблочный соус купить магазин».
Дети же, имевшие во время чувствительного периода доступ к языку, овладевают им в совершенстве. Уже года в три они оказываются в состоянии строить вполне нормальные, грамматически правильные предложения. Овладеть человеческим языком в совершенстве способен любой нормальный ребенок — несмотря на то, что ему удается услышать сравнительно небольшое количество «первичного языкового материала» (в англоязычной литературе это обозначается аббревиатурой PLD, Primary Linguistic Data), его не обучают специально грамматическим правилам и даже далеко не всегда поправляют.
Особенно отчетливо это проявляется в ситуации креолизации (нативизации) пиджинов.
Пиджин — это вспомогательная коммуникативная система, которая стихийно складывается в условиях контактов носителей двух или более разных языков для выполнения ограниченного набора функций в очень узкой коммуникативной сфере (например, при торговле). Четкой грамматической структуры, строгих правил в пиджине нет, можно говорить почти как угодно — лишь бы это обеспечивало коммуникативный успех (при условии ситуативной привязки). Речь на пиджине медленна, в ней много пауз, говорящий с трудом подбирает каждое следующее слово и даже не пытается планировать крупные синтаксические единства. Специалист по пиджинам и креольским языкам Дерек Бикертон приводит в качестве примера описание носителем пиджина табло, расположенного на стене здания и показывающего попеременно температуру и время [14]:
Building — high place — wall pat — time — nowtime — an'den — a new tempecha eri time give you (перевести это можно примерно так: «Здание — наверху — чась стены — время — щас — ипотом — новый темпетура — сякий раз дать вам».)
Подобный же пример приводит и Т. Гивон [15]:
... me sixty year ... little more sixty year ... now me ninety ... nah ehm ... little more ... this man ninety two ... yeah, this month over ... me Hawaii come-desu (перевод приблизительно таков: «Я шестьдесят год ... немного больше шестьдесят год ... теперь я девяносто ... ну вот ... побольше ... этот человек девяносто два ... да, этот месяц кончиться ... мне Гавайи прийти-<яся ="">»)
Но когда такой язык становится для кого-то родным, в нем немедленно возникает грамматика. Например, в ток-писине (один из государственных языков Папуа — Новой Гвинеи, происходящий из пиджина на основе английского) появился обязательный показатель переходности глагола — суффикс -im (< англ. him «его»), ср.: lukim «видеть», dringim «пить», givim «давать», но kam «прийти», flai «лететь», slip «спать». Как показывают первые два примера, здесь не может идти речь о заимствовании из английского целых фраз: по-английски ни look him (букв. «смотреть его»), ни drink him (букв. «пить его (одуш.)») сказать нельзя (надо look at him, drink it). В языке папьяменту (возникшем во второй половине XVII в. на Малых Антильских островах на основе португальского и испанского языков) сформировалась система показателей времени — специальных слов, предшествующих глаголу: ta (наст. вр.), tabata (прош. вр.), lo (буд. вр.). Как и в предыдущем случае, эта система не была заимствована из европейских языков.
По мнению Д. Бикертона, креолизация пиджина является лучшим доказательством наличия у человека врожденной, закодированной в генах Универсальной Грамматики. Так ли это на самом деле, мы увидим ниже (см. гл. 2)...
1 Отметим, впрочем, что и люди в этом отношении неоднородны: тестировавшееся в эксперименте различие между ra и la наверняка будет неодинаковым не только у человека и макаки, но и, скажем, у русского и у японца, поскольку в японском языке нет различия между r и l [16].
2 Обратите внимание: Мама тыкву (в смысле Мама <дает мне, берет или, например, режет> тыкву), а не Мама, тыкву! (в смысле Мама, <дай мне, возьми, нарежь и т.д.> тыкву); предложения последнего типа в разговорной речи встречаются достаточно часто, см. выше.
3 Эта теория так и называется — «Теория Принципов и Параметров».
Литература:
- Toro J.M., Trobalon J.B., Sebastian-Galles N. Effects of backward speech and speaker variability in language discrimination by rats // Journal of Experimental Psychology: Animal Behavior Processes. — 2005. — Vol. 31. — No. 1. — P. 95–100.
- Watanabe S., Yamamoto E., Uozumi M. Language discrimination by Java sparrows // Behavioral processes. — 2006. — Vol. 73. — No. 1. — P. 114–116.
- Sinnott J.M., Street S.L., Mosteller K.W., Williamson T.L. Behavioral measures of vowel sensitivity in Mongolian gerbils (Meriones unguiculatus): effects of age and genetic origin // Hearing Research. — 1997. — Vol. 112. — No. 1. — P. 235–246.
- Sinnott J.M. Comparative phoneme boundaries // Current Topics in Acoustical Research. — 1998. — Vol. 2. — P. 135–138.
- Sinnott J.M., Williamson T.L. Can macaques perceive place of articulation from formant transition information? // Journal of the Acoustical Society of America. — 1999. — Vol. 106. — Issue 2. — P. 929–937.
- Sinnott J.M., Saporita T.A. Differences in American English, Spanish, and monkey perception of the say-stay trading relation // Perception and Psychophysics. — 2000. — Vol. 62. — Issue 6. — P. 1312–1319.
- Пинкер С., Джакендофф Р. Компоненты языка: что специфично для языка и что специфично для человека? // Разумное поведение и язык. Вып. 1. Коммуникативные системы животных и язык человека. Проблема происхождения языка / Сост. А.Д. Кошелев, Т.В. Черниговская. — М.: Языки славянских культур, 2008. — С. 261–293.
- Savage-Rumbaugh E.S., Murphy J., Sevcik R.A., Brakke K.E., Williams, Rumbaugh D.M. Language comprehension in ape and child / Monographs of the society for research in child development. Serial No. 233. — Chicago: Univ. of Chicago Press, 1993. — Vol. 58. — No. 3–4. — 256 p.
- Зорина З.А., Смирнова А.А. О чем рассказали «говорящие» обезьяны: Способны ли животные оперировать символами? — М.: Языки славянских культур, 2006. — 424 с.
- Тестелец Я.Г. Задача № 11 // XX Традиционная олимпиада по лингвистике и математике: Задачи. II тур. — М.: МГИАИ, 1990. — с. 13
- Hopper P.J., Traugott E.C. Grammaticalization / 2nd ed. — Cambridge: Cambridge Univ. Press, 2003. — 256 p.
- Хомский Н. О природе и языке. — М.: КомКнига, 2005. — 288 с.
- Пинкер С. Язык как инстинкт. — М.: УРСС, 2004. — 456 с.
- Calvin W.H., Bickerton D. Lingua ex machina: Reconciling Darwin and Chomsky with the human brain. — Cambridge: MIT Press, 2000. — 298 p.
- Givon T. The visual information-processing system as an evolutionary precursor of human language // The evolution of language out of pre-language / Ed. by Givon T., Malle B.F. — Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2002. — P. 3–50.
- Sinnott J.M., Brown C.H. Perception of the American English liquid /ra-la/ contrast by humans and monkeys // Journal of the Acoustical Society of America. — 1997. — Vol. 102. — No. 1. — P. 588–602.